Обращено к О.Э. Мандельштаму, поэту, петербуржцу (иноземцу). Одно из цикла стихотворений сборника «Вёрсты 1» (см. к нему же «Никто ничего не отнял…»)
Первая встреча Цветаевой и Мандельштама состоялась летом 1915 года в Коктебеле. То было лишь мимолетное знакомство, общение возобновилось в начале 1916 г. — в дни приезда Цветаевой в Петербург. Теперь в Петрограде, Осип Эмильевич разглядел Марину, возникла потребность в общении настолько сильная, что Мандельштам последовал за ней в Москву и затем на протяжении полугода несколько раз приезжал в старую столицу.
После 1922 года (летом Цветаева через Берлин уехала в Чехию; началась ее эмиграция, из которой она вернулась лишь в 1939-м, когда Мандельштама не было уже в живых) они не встречались и не переписывались. В том же 1922 году увидела свет статья Мандельштама «Литературная Москва», первая часть которой содержит резкие выпады против Цветаевой. Ей, однако, прочитать эту статью не довелось. Больше Мандельштам не писал о ней никогда, но со слов Анны Ахматовой известно, что он называл себя антицветаевцем и был согласен с Ахматовой в том, например, что «о Пушкине Марине писать нельзя… Она его не понимала и не знала». Между тем в эмигрантские свои годы Цветаева написала о Мандельштаме дважды: в 1926 году — «Мой ответ Осипу Мандельштаму» («Было бы низостью, — говорит она в финале статьи, — умалчивать о том, что Мандельштам-поэт (обратно прозаику, то есть человеку) за годы Революции остался чист. Что спасло? Божественность глагола Большим поэтом (чары!) он пребыл. Мой ответ Осипу Мандельштаму — мой вопрос всем и каждому: как может большой поэт быть маленьким человеком? Ответа не знаю. Мой ответ Осипу Мандельштаму — сей вопрос ему.»), а в 1931 — мемуарный очерк «История одного посвящения». Часто упоминала она его и в своих письмах, неизменно отдавая щедрую дань его стихам, поэтическому его дару, не скрывая порой своей к Мандельштаму неприязни и настойчиво разграничивая свой и Мандельштама в поэзии путь.
Цветаева — Мандельштам. История одного посвящения.
Строфы двустрочны. Ощущение колокольного перезвона, высшего диалога.
Из рук моих — нерукотворный град
Прими, мой странный, мой
прекрасный брат.
Нерукотворный град – Спас Нерукотворный (икона, лик, возникший на плате, которым Христос вытер кровавый пот с лица по пути на Голгофу или вытер лицо и передал в Эдессе болящему). Нерукотворный Спас хранился в Эдессе (городе, спасенном его чудесной силой), а затем – в Константинополе
Здесь возможно – аллюзия Цветаевой к идее о Москве как преемнице Константинополя, третьем Риме (впервые была сформулирована в двух посланиях конца 1523 — начала 1524 года старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем;
Странный – не похожий на лирическое Я? Не похожий на окружающих людей? Или от «странник», странствующий меж двух столиц? (см. у Витгофа) Или как юродивый – святой провидящий, странствующий?
Брат – притягивание лирического ТЫ в ближайший, родственный круг (единоутробие). Брат – по крови? по духу? Брат, потому что нельзя «муж» (М.Ц. с 2014 г. замужем, уже мать Али).
Из рук моих…прими град – нетипично для акта дарения или приветствия (хлеб-соль на плате-полотенце подносят, а здесь – нерукотворный град; лик святого города, отраженный в мировосприятии лирического Я). Город сдают-передают, или делят власть над ним (брат!)
Отзвуки возвращения блудного сына – заблудшего, но осознавшего свои заблуждения (О.Э.Мандельштам увлекался католицизмом – М.Ц. истово православна, О.М. – петербуржец – М.Ц. истовая москвичка..)
«Чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда я Мандельштаму дарила Москву. Не так много мы в жизни писали хороших стихов, главное: не так часто поэт вдохновляется поэтом…».
Л. Витгоф «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город. Книга-экскурсия.
По церковке — всё сорок сороков,
И реющих над ними голубков;
Семь холмов — как семь колоколов,
На семи колоколах — колокольни.
Всех счетом: сорок сороков, —
Колокольное семихолмие!
8 июля 1916
Согласно Стоглавому собору, каждая московская церковь входила в ту или иную церковно-административную единицу под названием соро́к (иначе старо́ство). Таких сороко́в в Москве первоначально было 7, с конца XVII века по начало XX века — 6. (Конкретное число церквей в составе каждого из сороков превышало 40 — по крайней мере в конце XVII века.
Выражение «сорок сороков» использовали, в числе прочего, для описания общемосковского торжественного крестного хода, на который духовенство и прихожане собирались по «сорока́м», к которым были приписаны.
Впоследствии это выражение и само слово «со́рок» стали употреблять для обозначения большого количества. Например, можно указать на то, что сороконожка имеет не сорок ног, поскольку слово «сорок» может означать не только «четыре десятка», но и «много».
Со́рок сороко́в — фразеологизм, обозначающий всю совокупность московских храмов, многочисленность церквей в старой Москве, а также большое количество чего-либо.
Голуби – символы мира и любви, согласия. Голубки вносят в текст стихотворения тему не братской, а любовной связи лирических героев.
Реющих голубков – нетипичное для русского литературного языка согласование: голубки парящие, реющее – знамя. Здесь возможно – голубки как знамя и знамение свыше, доказывающие и закрепляющие с позиции высшей воли, божественного знамения связь лирических героев.
Л.Витгоф «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город. Книга-экскурсия.
И Спасские — с цветами — ворота,
Где шапка православного снята;
Спасские ворота – въездные (с Красной площади, между храмом Василия Блаженного и мавзолеем) ворота Кремля, над которыми написаны с внешней и внутренней сторон иконы Христа Спасителя – Спаса Смоленского и Спаса Нерукотворного (отсюда получили свое название, Спасские; как и башня с курантами около них – Спасская башня, ранее – Фро́ловская, Фло́ровская, Фролола́врская, Иерусали́мские воро́та по позднее снесенным церквям Фрола и Лавра и Спасскими названы по указу царя Алексея Михайловича от 17 мая 1658 года.).
Где шапка православного снята – При входе в них и выходе из них принято «ломать шапку», снимать головной убор мужчинам. В народе существовало поверье, что латинская надпись над воротами сулила проклятие тем, кто пройдёт в головном уборе. Историк Алексей Малиновский полагал, что эта традиция родилась в правление царя Михаила Фёдоровича. К башне примыкали келии Воскресенского монастыря, где проживала мать государя инокиня Марфа Иоанновна. Вероятно, дежурившая у ворот стрелецкая стража требовала от простолюдин снимать головные уборы перед покоями монахини. Традиция прижилась, и в 1648 году её официально закрепили указом царя Алексея Михайловича. Ослушавшийся распоряжения должен был сделать пятьдесят земных поклонов. Историк Иван Снегирёв сообщает о поверии, согласно которому во время вступления войск Наполеона в Кремль сильный порыв ветра сорвал треуголку императора. Путешественник Хуан Валера описал обычай:
…проходя под ними, все обязаны обнажать головы и кланяться, причём от обязанности воздавать такие почести никоим образом не освобождены ни иностранцы, ни те, кто исповедуют иную, а не православную веру. |
Ворота являлись парадным въездом в Кремль для военных полков и иностранных посланников. В XX веке через Спасскую башню выезжал командующий Вооружёнными силами принимать военные парады на Красной площади, так же проходила смена почётного караула. Но с конца ХХ века единственные въездные ворота в Кремль для Президента – Боровицкие.
С цветами – Через Спасские ворота проходили все крестные ходы, в Вербное воскресенье дорогу устилали красным сукном и украшали вербами. Про украшение именно цветами ничего не известно.
Можно предположить, что в подтексте стихотворения продолжает обыгрываться ситуация венчания лирических Я и ТЫ – ворота, через которые проходит свадебный кортеж принято на Руси украшать цветами (на свадьбе же выпускают голубков).
Тут же – игра со значениями слова «венчать»: не только брак, но и венчание на царство (ср. Перед коронацией все правители России, начиная с Михаила Фёдоровича, торжественно вступали на территорию крепости через Спасскую башню.)
То есть здесь лирическое Я продолжает реализацию идеи 1 строфы (дарить город – передавать город новому властелину; делить город и власть над ним с братом).
Все чуждо нам в столице непотребной…
И страшный вид разбойного Кремля….
Ее церквей благоуханных соты –
Как дикий мед, заброшенный в леса…
1918 г. О.Э. Мандельштам (ср. «На розвальнях, уложенных соломой…» 1916 г.) – Москва, казнящая непокоренных (боярыня Морозова), дремучая и дикая (по ср. с Петербургом; ср. славянофилы и западники Х1Х в.)
А. де Кюстин «Россия в 1839 году» (пер. 1910 г., до этого запрещена)
Л.Витгоф «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город. Книга-экскурсия.
Часовню звездную — приют от зол —
Где вытертый — от поцелуев — пол;
Часовню звездную – Иверская часовня с голубым куполом, усыпанным звездами, со списком Иверской иконы Божией Матери у Воскресенских ворот в Москве, ведущих на Красную площадь (конец XVII — начало XIX века, разрушена в 1929 году, воссоздана в 1994—1995 годах).
Иверская – одна из самых почитаемых, даже католиками-итальянцами (так утверждал маркиз Астольф де Кюстин в книге «Россия в 1839 году»). Интересно, что Мандельштам одно время увлекался католицизмом, то есть акт благословения вершится сначала в церкви, открытой и почитаемой всеми христианами.
Пятисоборный несравненный круг
Прими, мой древний, вдохновенный друг.
Движение вглубь Кремля, к месту венчания брата-(возлюбленного царицы) – друга на царство продолжается в 5 строфе:
Пятисоборный круг – Соборная площадь в Кремле
Древний друг – звучит как шаги по деревянному настилу, вколачивание свай и гвоздей, укоренение дерева в этой новой почве.
Вдохновенный – как подъем ввысь, на едином дыхании; взлет и размах ветвей родового древа и моста.
Тема деревьев здесь не случайна – ибо, чтобы войти в Кремль, начав путь от Спасской башни, через Иверскую часовню и Воскресенские ворота, необходимо пройти сквозь Александровский сад и подняться по Троицкому мосту у Кутафьей башни. Прямо в тексте стихотворения это не указано, но звукописью переданы и близость деревьев и подъем по мосту.
К Нечаянныя Радости в саду
Я гостя чужеземного сведу.
Нечаянныя Радости – церковь Благовещенья Пресвятой Богородицы на Житном дворе в Кремле (не собор), снесенная в 1932 г.
Из странного брата – древнего вдохновенного друга лирическое Я превращается вдруг в гостя чужеземного. В чем причина отдаления? Не в том ли, что предполагается выход из Спасских ворот, доступных только для иноземных посланников?
Червонные возблещут купола,
Бессонные взгремят колокола,
Смена перспективы – с вне- и все-пространственных рук дарящей женщины (1 строфа) на небесную, голубиную (2 строфа) – потом на земную, где как мосты к небу выстроились чередой храмы и церкви (3-6 строфы) – и снова на над-московскую: зрительную (червонные возблещут купола) и звуковую (взгремят колокола), вневременную (бессонные).
Повтор словообразовательной конструкции воз-, вз- : начало данного действия как пик продолжающегося действа – венчания на царство? крестного хода? любовного венчания лирических героев?
Однако, блеск красного золота куполов и гром-набат колоколов – не только праздничный, но и грозовой, тревожный. Во все колокола звонили в минуты великих бед – пожаров, нашествий, болезней.
Здесь и далее привязка к географическому пространству снята: мы не знаем, через какие ворота вышли лирические герои в свою Москву (Спасские – для чужеземцев или Боровицкие – для хозяйских нужд, для «своих») и в каком из храмов Покрова завершился их ход.
Это не важно, ибо действо далее – вневременное и надпространственное, уже связывающее лирическое ТЫ не с его прошлым и настоящим, а с его будущим, в новом дивном обличье, наделенного богатырской силой.
…
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний:
Иоанн Богослов.
16 августа 1916
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
…
Царю Петру и Вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
Пока они гремят из синевы —
Неоспоримо первенство Москвы.
— И целых сорок сороков церквей
Смеются над гордынею царей!
28 мая 1916
Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Троицын день 1916
Облака — вокруг,
Купола — вокруг,
…
Мне же — вольный сон, колокольный звон
31 марта 1916
Семь холмов — как семь колоколов,
На семи колоколах — колокольни.
Всех счетом: сорок сороков, —
Колокольное семихолмие!
В колокольный я, во червонный день
Иоанна родилась Богослова.
Колокольной землей московскою!
8 июля 1916
И на тебя с багряных облаков
Уронит Богородица покров,
Учитывая, что весь текст является перечнем московских церквей, можно предположить, что и здесь речь идет о храме или церкви Покрова Пресвятой Богородицы.
Далее – 2 варианта прочтения:
– с привязкой к последнему известному местоположению лирических героев – у Благовещенской башни Кремля – храм Покрова в Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке или в Новоспасском монастыре на Крестьянской площади или на Лыщиковой горе (Лыщиков переулок).
По цвету куполов (червонные) и направлению движения (выход из Боровицких ворот или через Кутафью башню) более всего подходит первый вариант – Марфо-Мариинская обитель (ок. 40 мин. пешком через Лаврушинский пер. или Большую Ордынку). Опять же Марина – Мариинская (акт дарения завершается в обители, носящей созвучное имя; в монастыре – сестра, передав брату свой город, удаляется от мира, отказывается от любовной связи земной во имя небесной).
При выходе из Спасских ворот также возможен третий вариант (на Лыщиковой горе).
Багряные облака – перед закатом (ср. у Б. Пастернака «Сумерки – оруженосцы роз…»). И в то же время, нарастающее с предыдущей строфы (червонные купола) чувство опасности, приближения грозы (от которой призван защитить лирическое ТЫ покров Богородицы).
И встанешь ты, исполнен дивных сил…
— Ты не раскаешься, что ты меня любил.
Трехкратный повтор местоимения “ты” – усиливающий вербальное воздействие, приковывающий его к лирическому Я.
встанешь ты, исполнен дивных сил – отсылка к былинному персонажу Илье Муромцу, до 33 лет лежавшему в болезни, но затем обретшему силу от волхвов; основному защитнику и заступнику земли русской. Лирическое Я дарует лир. ТЫ всесилие – для творчества?
Ты не раскаешься, что ты меня любил. – Воспринимается читателем как снижение, приземленность образов предыдущего ряда, очеловечивание лирических героев (эгоцентризм Я, констатируемое женское начало над мужским). Причем, лирическое Я утверждает не свое чувство к лирическому ты, а его к ней (ты меня любил).
Это – не восклицание, а констатация любви как факта. Тогда как он для нее – брат, друг, гость.
