Осень — хорошее время, если вы не ботаник,
если ботвинник паркета ищет ничью ботинок:
у тротуара явно ее оттенок,
а дальше — деревья как руки, оставшиеся от денег.
Осень — хорошее время, если вы не ботаник, – так как ботанику в этот период расставания природы со своим богатством (ср. «деревья как руки, оставшиеся от денег») делать, по мнению обывателя, нечего.
И в то же время, «ботаник» в разговорной речи – об очень старательном, тщательно относящемся к жизни человеке. И здесь может быть прочитано «ботаник» как нелюбитель грязи, стремящийся к абсолютизму чистоты и порядка, в осенней природе и осеннем мире невозможному (тогда понятен переход к рассуждению о единоборстве паркета и испачканных ботинок).
если ботвинник паркета ищет ничью ботинок – «ботвинник паркета» как образ паркета в шашечку, деревянный, как шахматная доска; «ничью ботинок» – ботинки (правый и левый как сидящие по две стороны шахматной доски игроки) одинаковые – значит равные, отсюда ничья. Шахматная доска паркета ищет парную равность ботинок – или ботинки выискивают, прокладывают себе путь в чересполосице луж и островков суши между ними? Паркет уличный луж-островков и шагающие по нему потерянные (ищет) в серости и грязи ботинки или паркет домашний и приносящие в него серую муть (уравнивающую все цвета) улиц ботинки? Или улицы и дом сравнялись – победила осенняя сумеречная ничья (цвет тротуара в доме и на улице, в небе и на земле).
Не место для ботаника (наслаждающегося и живущего красками жизни), есть место для ботвинника (сухого математика быта и бытия-небытия, констатирующего их).
Обращает на себя трехкратный повтор “БО” – БОтаник, БОтвинник, БОтинок. Возглас удивления, первая нота боли и отзвук капель дождя.
у тротуара явно ее оттенок – осени? ничьей паркета и ботинок (размазанной грязи, серости на паркете – когда его цвет и цвет ботинок сравниваются друг с другом и становятся отсутствием цвета)? Но осень и есть причина и цвет ничьей, тротуара, обнаженных деревьев – серо-черного, растворяющего в себе все иные оттенки и тона.
деревья как руки, оставшиеся от денег – обнищание природы, окончательность пустоты, цепляющейся за последние копейки прошлого (последние листочки листвы и календаря уходящего года). Это строка точно передает не только периодизацию стиха (конец осени перед началом зимы), но рисует образ старческих худых рук-сучьев, жадно цепляющихся за листики, вырываемые ветром, тучами и дождем. Время, которому невозможно противостоять и остается лишь смириться и наблюдать последнюю картинку пьесы под названием «жизнь».
Михаил Моисеевич Ботвинник – советский шахматист, 6-й в истории шахмат и 1-й советский чемпион мира (1948—1957, 1958—1960, 1961—1963). Гроссмейстер СССР (1935), международный гроссмейстер (1950) и арбитр по шахматной композиции (1956)
«Жизнь – шахматная партия» как ключевая метафора романа В. Набокова «Защита Лужина» (И. Бродский в эмиграции переводил Набокова).
Вопрос – кто двигает человеческие фигурки по доске бытия: власть земная или ее величество природа, – решается Бродским в пользу природы. Вопрос же об исходе (освобождении), поднимаемый Набоковым в своем романе, – разрешим лишь смертью. Потому что жизнь и есть шахматная партия.
Набоков описывает три сцены в туалетах гостиниц, когда Лужин, «черный король», сидит на фаянсовом троне и рассматривает различные узоры кафеля на полу, напоминающие шахматную доску (в позе Лужина – аллюзия к роденовскому «Мыслителю», в свою очередь созданному как фигура Данте, созерцающего картины Ада). И узор – “как ход коня” – на линолеуме отделяющем Лужина от двери (тема выхода, бегства, спасения); и квадраты крайней линии h (на белом поле которой, на h5, и расположен королевский черный конь Лужина) “мучительно отрезанной охряной вертикалью горячей водопроводной трубы” столь вожделенной Лужиным “свободы” за пределами шахматной доски.
Источник
Деревья как руки, оставшиеся от денег – аллюзия к фразеологизму «природные богатства», «богатство природы»
В небе без птиц легко угадать победу
собственных слов типа «прости», «не буду»,
точно считавшееся чувством вины и модой
на темно-серое стало в конце погодой.
В небе без птиц легко угадать победу – аллюзия, скрытая цитата:
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей…
(песня, известная и популярная в 1960-1980е гг. в связи с победой в ВОВ 1941-1944 и Второй мировой войне 1939-1945 гг.). Вопрос о моральной и нравственной стороне войны и трагизме победы, оплаченной миллионами жизней (опустевшее небо).
Прощание и отпускание, крещение вслед уже давно ушедшим – типичный прием поэтики (миро- и мифотворчества) М.И. Цветаевой
Ср. смерть главного героя от инфаркта в «Докторе Живаго» Б. Пастернака в августе, на закате лета, как возвращение в лоно матери-природы: «„В эти часы, когда общее молчание, не заполненное никакою церемонией, давило почти ощутимым лишением, одни цветы были заменой недостающего пения и отсутствующего обряда. Они не просто цвели и благоухали, но как бы хором, может быть, ускоряя этим тление, источали свой запах и, оделяя всех своей душистою силой, как бы что-то совершали. Царство растений так легко себе представить ближайшим соседом царства смерти. Здесь, в зелени земли, между деревьями кладбищ, среди вышедших из гряд цветочных всходов сосредоточены, может быть, тайны превращения и загадки жизни, над которыми мы бьемся. Вышедшего из гроба Иисуса Мария не узнала в первую минуту и приняла за идущего по погосту садовника. (Она же, мнящи, яко вертоградарь есть…)“.
В небе без птиц легко угадать победу
собственных слов типа «прости», «не буду», – то есть победу пустоты (виной которой – ошибка игрока, не смываемая извинением, как грязь не смывается, а лишь размывается, немного облегчая темный оттенок дождем, как боль размывается слезами – см. след. строфу).
Пустота раскаяния – ее образ транслируется здесь читателю лирическим Я. И его бессмысленность – так как слова извинения произносятся вслед уже ушедшему.
точно считавшееся чувством вины и модой
на темно-серое стало в конце погодой. – аллюзия к войне (вина перед погибшими, мода на серые шинели и одежду); бесполезность прощения (как привычки просить извинения, моду на покаяние) осознает и лирическое Я.
Моду на темно-серое можно прочитать и как моду на принадлежность к толпе, к безликой серой массе. Массе, которая просит прощения у обиженных ею после их ухода в иной мир, над могилами и у гробов («о мертвых либо хорошо либо ничего»). И эта привычка превращается в погодное явление – осень, оплакивающую улетевшие листья и птиц.
Перекличка с серым цветом (прошлое в настоящем) – возможно и аллюзия к периоду сталинских репрессий и репрессий, насилия над личностью вообще в истории СССР до 1985 г. (даты написания стихотворения). Здесь и серость бараков концлагерей Сталина, и серость ссылки и одежд ссыльных (ватников) в эпоху Брежнева, и серость шинелей погибших не только в ВОВ, Второй мировой, но и в Афганистане… То есть общая невозможность прощения за сломанные судьбы, их невозвратность. Осень жизни как время осознания ошибок; как период духовного обнищания, серости душ массы.
Все станет лучше, когда мелкий дождь зарядит,
потому что больше уже ничего не будет,
и еще позавидуют многие, сил избытком
пьяные, воспоминаньям и бывшим душевным пыткам.
Все станет лучше, когда мелкий дождь зарядит,
потому что больше уже ничего не будет – дождь как облегчение и очищение, слезы природы (дождь слез, оплакивающих минувшее и минувших). Станет лучше – слабое утешение уходящего остающимся; пред-знающего пока не догадывающимся; имеющего опыт слез (понимание, что когда проходит самая страшная боль, человек сможет плакать и тем самым проститься и облегчить утрату). Слезы как многоточие из точек (больше, больнее уже не будет; история не повторится).
и еще позавидуют многие, сил избытком
пьяные, воспоминаньям и бывшим душевным пыткам – напоминает обряд поминок (оставшиеся в живых опьянены этой своей временной победой над смертью и празднуют по сути именно ее, поминая умершего).
Молодость позавидует, причащаясь истории, уходящему поколению – силе его страстей, духовной, а не физической, как жизненной энергии.
Напоминает синюю тетрадочку стихов доктора Живаго по мотивам и стилистике.
Остановись, мгновенье, когда замирает рыба
в озерах, когда достает природа из гардероба
со вздохом мятую вещь и обводит оком
место, побитое молью, со штопкой окон.
Слова, которые произносит Фауст (ч. 1, сцена 4 «Кабинет Фауста»), излагая свое условие сделки с дьяволом — Мефистофелем. Тот готов выполнить все желания ученого, но последний боится, что однажды настанет момент, когда ему и желать уже будет нечего, и он утратит смысл жизни, будет томиться и страдать. Потому Фауст просит Мефистофеля прервать его земное существование, когда он достигнет наивысшего счастья и захочет, чтобы оно продлилось еще немного («Остановись, мгновенье!») — и вот в тот же миг Мефистофель должен остановить время жизни Фауста и забрать его с собою в преисподнюю.
Фраза Фауста известна также в переводе (1878) крупного русского ученого-зоолога и поэта-переводчика Николая Александровича Холодковского (1858-1921):
Фауст:
Ну, по рукам!
Когда воскликну я: «Мгновенье,
Прекрасно ты, продлись, постой!»—
Тогда готовь мне цепь плененья,
Земля разверзнись подо мной!
Твою неволю разрешая,
Пусть смерти зов услышу я —
И станет стрелка часовая,
И время минет для меня.
Остановись, мгновенье, когда замирает рыба
в озерах – миг перехода от осени к зиме, когда все еще живо, пока только в процессе замирания, не умирания (мнимой, не настоящей, понарошку смерти; момент пика духовно бытия, пока еще связанного с физическим бытом, между жизнью духа и тела еще не разорвана связь). В озерах – в стоячей воде (из реки в озеро – уже первый шаг к зиме, постепенное затормаживание жизненных потоков, движения).
Штопка окон прочитывается как заклеивание оконных рам в СССР, ритуал (деревянных и оттого пропускавших холод) перед зимним периодом полосками бумаги (до весны окна не будут открываться, только форточки). Окна домов и люди за ними, целые селения и города замирают наподобие рыб под водой – неслышных и представляющих собой немые темные пятна, с трудом рассматриваемые снаружи.
И в то же время семантика строфы намного глубже:
Мятая вещь – это само лирическое Я (см. любовь Бродского к вещам и нелюбовь к людям), доставаемое природой из шкафа бытия (переход в небытие) и имеющее место, «побитое молью» жизни (у Бродского – стенокардия, большое сердце, многократно заштопанное после операций).
обводит оком место, побитое молью, со штопкой окон – оком и окон различаются всего лишь 1 буквой; око как окно – куда? И куда выходят заштопанные окна изношенной старой вещи – человеческого тела? Что такое момент перехода в небытие и есть ли что-то за ним? На эти вопросы ответа нет.