Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Существует точка зрения, что первая строка – противостояние клише эпистолярного жанра. Но здесь необходимо вспомнить, что в европейской и американской традиции датировка писем и указание местонахождения отправителя размещается в верхнем правом углу в начале, а не как в России – в нижнем левом в конце письма. И принятие лирическим Я этой зеркальной композиции – знак отказа от мира, в котором оставлено лирическое Ты. Или что лирическое Я находится меж мирами – поэтому в начале не только дата и место (США, Европа – традиция); но и конец письма по российской традиции (с любовью).
Первое слово, в сильной позиции начала стиха и строфы – пространственная координата или точнее ее отсутствие: «ниоткуда».
Ниоткуда – скорее всего, координата самоощущения поэта вне территории родного языка (неприемлемой для него как место деспотии). Он изгнан оттуда и не прибыл внутренне (хотя и принят и признан) сюда, он как бы в межпространстве, нигде. И в этом отсутствии места на земле, в реальности его удерживает единственно любовь, как нить Ариадны.
Игру с пространством продолжают 5 континентов вместо официально принятых 6 – по мнению того же исследователя. Но несмотря на поток сознания, выстраивающий данное стихотворение, – ему нельзя отказать в четкой логике. Логично и число 5 – Америка (Сев. и Южн.) как единое целое, Евразия, Африка, Австралия и Антарктида. Находясь в США, лирическое Я не может не воспринимать окружающий мир как единый континент (особенно учитывая представления самих американцев, довольно имперской и империалистической, несмотря на всю демократию нации).
Куда интереснее обращение лирического Я с временным континуумом: надцатого (11-19?) мартобря (марта, сентября-декабря) – То ли письмо писалось не сразу, хотя и взахлеб, но в несколько приемов (см. выше борьбу в лирическом Я рацио или эмотио; 3 разностилевых части текста)? То ли лирическое Я и лирическое Ты находятся в разных временах года, часовых и погодных зонах (Мичиганский университет в Энн-Арборе, США и Петербург)? Или время как категория земная и преходящая, равно как и место просто не важны; потому что чувства – это надвременное и надграничное состояние, высшее, не признающее преград, установленных людьми.
Здесь стоит упомянуть, что на момент суда и попытки суицида Бродского в Петербурге его (по его собственным словам) более занимал разрыв с Мариной Басмановой, женой. Теперь их семью (ее с ребенком и его) разделяет океан.
дорогой, уважаемый, милая – триединство; череда обращений, могущая включать несколько воплощений лирического Ты/Вы для лирического Я, объединенных фактором разрыва и отдаленности (дорогой сын, уважаемый друг/читатель, милая женщина? – все они остались в прошедшем времени и находятся в минувшей России, в далеком и невозвратном по объективным и субъективным параметрам Петербурге). Слова перебираются, нанизываются как бусы и срываются, отбрасываются, как не отражающие сущности.
Фактически можно говорить о Святой Троице (отец, сын и Св.Дух), но переосмысленной с учетом ситуации 20 века в СССР (нет Бога, есть чиновники и государство, которое ставит себя выше семьи и традиционных ценностей). Три лица без черт – сын, Мария (возлюбленная) и некто третий, находящийся при власти/наблюдатель (Святое Семейство).
но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, – «не важно, кто», потому что этот или эта некто неузнаваемы (память не сохранила не только даты и факты, но и черт/деталей лица, ибо они не важны – не отражают сути человека, в отличие от выражения лица, отражения его внутреннего мира). Лирическое Я словно шелуху стряхивает с себя все внешнее, временное, мнимо важное и достойное запоминания и упоминания. Обезличивая окружающий мир, он пытается обрести/ищет наощупь свои черты (см. далее – уподобляясь безумному, но не сумасшедшему в расхожем понимании этого слова – а обладающему высшей формой знания зеркалу, просто отражающему то, что есть, а не фотографирующему моменты, не старающемуся их сохранить и запечатлеть, ибо это невозможно).
Для Троицы – черты лица нельзя запечатлевать.
не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует – вопрос о верности и дружбе в надпространственно-надвременном континууме также снимается; для тех, кто скрывается под объединяющей маской лирического Ты/Вы (людей из прошлого без индивидуальных черт лица) – он уже «не их» (представитель иного мира и мировоззрения); для всех остальных – он «ничей» (не принадлежащий никому, никакой вере и никакой системе). Неверный – не значит предатель, просто не придерживающийся данной (распространенной, привычной) веры (не коммунист и не капиталист, не деспот и не демократ, просто человек – см. его вопрос на суде о праве быть человеком, которое тоже никто официально не давал; и Нобелевскую речь).
Повесть Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего» (1834): одно из писем мелкого петербургского (как и Бродский) чиновника Поприщина датировано 86 мартобря.
Усматривая здесь аллюзию на гоголевские «Записки сумасшедшего», мы можем 1) вспомнить биографию самого Бродского, проходившего психиатрическое освидетельствование по заказу КГБ (инакомыслящих в те годы помещали в психиатрические клиники и лечили до полного растворения личности) и 2) понять, что сумасшествие – это высшая, иная форма мудрости и прозрения (ср. блаженные на Руси, сумасшедший дом в «Пролетая над гнездом кукушки»).
Для человека нормального (с т.з. властей и вписывающегося в систему) важны даты и места событий, за них он цепляется, чтобы запомнить, удержать в памяти и удержаться, утвердиться здесь и сейчас самому (Я есть!). Сумасшедший не стремится сохранить фактографию, ему важнее эмоции и интенции, чем факты. Он – как бы никогда и нигде, а на самом деле всегда и везде, так как преграды пространственно-временного континуума для него чужды.
One Flew Over the Cuckoo’s Nest (19.11.1975) – свободолюбивый пациент Рэндл Патрик Макмёрфи, переведённый в психиатрическую больницу из тюрьмы.
«Мысль изреченная есть ложь» – ср. тютчевский «Silentium»
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Самая краткая и самая «простая», «реалистичная», ключевая строфа данного стихотворения. Но о ком она?
Считается, что под «самого» скрывается – Бог в его триединстве (одно тематическое поле с «ангелов»). Но зная биографию Бродского, который в период судилищ и преследования переживал более иного разрыв с гр.женой, – также можно предположить, что и более самого себя. Или (ирония Бродского) – «самого» как слово-заместитель главы государства (Брежнева, олицетворение партии и правительства).
И это наше прочтение подтверждается двойственным, а не множественным числом в «них обоих» (ангелы сюда явно не вписаны, только двойственность «самого» – Бога небесного/земного и лирического Я).
Второй раз в стихотворении повторяется словоформа, производная от «любовь» (с любовью – 1 части, любил – 2 части).
Получается, что лирическое Я не просто вне пространства и времени, вне маркеров реальности, вне шелухи дат, фактов, черт и границ, – словно подвешенное и распятое во вселенной. Оно подобно Демону – наказанному за богоборческий порыв (посмевшему возлюбить лирическое Ты больше Бога/партии и правительства и себя, его творения). И форма наказания – изгнание из рая (от возлюбленной) по силам именно Демону, но не Адаму (слишком человеку).
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим “ты”,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Смерть – это та же тьма,
Но проснувшись в ней, не увидишь стула..
И. Бродский
В третьей смысловой части стихотворения «ниоткуда» из первой части обретает как бы определенные и в то же время полумифические черты «за тридевять земель, за долами за горами»: континент, держащийся на ковбоях – Америка; в ночной долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери; за горами… Лирическое Я оказывается в инобытии, в сказочном мире. Тогда как лирическое Ты оставлено в реальности.
Если следовать В.Я. Проппу, то лирическое Я физически мертво (прошло обряд инициации), тогда как лирическое Ты живо. И читаемое нами – послание души миру (этим объяснимо и забвение черт – память стирается после прохождения грани миров; черты меняются у прошедшего; и презрение границ пространства и маркеров времени), крик души.
На самом дне – ночи, долины, бытия, вселенной? Или общества? Или забвения беспамятства? Или ада (13 круг – сам Люцифер)?
Словоформа «ночью» повторяется дважды, усиливая ощущение вселенской тьмы, бесконечности ночи (беспросветности, отсутствия выхода из этого состояния – что подтверждается «снегом по ручку двери», невозможностью открыть дверь, впустить свет).
Белизна, однако, также присутствует в тексте – простыня внутри дома отражает снег. И как бы растворяется в темноте.
я взбиваю подушку мычащим “ты”,
за горами, которым конца и края, – лирическое Я позиционирует себя на дне межгорной долины, в воронке, утонувшем между инь ночи и янь снега/простыни в серости; распятым между миров, в засасывающей воронке быта (городок, простыня, подушка – сжимающееся пространство). У читателя возникает ощущение, что лирическое Я – это эхо, отзвук.
И подкреплением данной картины становится последнее двустрочие: всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Так кто же это лирическое Ты, объединяющее ряд близких любому человеку образов (семьи и друзей, веры) и в то же время, отринувшее их индивидуальные черты, сохраняющее лишь нечто общее для всех, оставшихся в зазеркалии (России)? Существующее в контрасте черно-белых тонов? В чертах, но не близких лиц, а каких-то иных, надмирных, безграничных и незабвенных?
Вспомним название цикла, вступлением к которому служит данное стихотворение: «Часть речи». Вспомним Нобелевскую речь Бродского. Лирическое Ты/Вы этого текста – родной язык, родная речь, в котором каждый из нас – всего лишь часть/причастен к ней, причащается ею (служебная или самостоятельная – зависит от целого ряда обстоятельств и черт характера). Утратив его, мы рассеиваемся в пространстве, теряем себя. Темнота также – антоним света, понимания (лирическое Я не понято до конца в новом, «сказочном» мире).